Федор вспомнил ее взволнованный голос: "Месье Корнель, не надо, пожалуйста…, Это же венчание, это серьезно…, Вы же не любите мадемуазель де Лу".
— Она моя родственница и она в отчаянном положении, — спокойно сказал Федор. "Любой порядочный человек на моем месте сделал бы то же самое, учитывая, — он замялся, — учитывая, стремления месье Робеспьера к власти. Он очень опасный человек, мадемуазель Бенджаман. Я, конечно, не имею права вам что-то советовать…"
— Месье Робеспьер тут больше не появится, — спокойно сказала Тео. Федор посмотрел на ее припухшие глаза: "Плакала. Господи, бедная, как мне ей помочь, как? Только так, — твердо ответил он сам себе. "Тогда она больше не будет волноваться за Жанну, если я с ней обвенчаюсь".
— Как только мадемуазель де Лу оправится, я подам прошение о браке, — Тео все глядела на него, будто собираясь что-то сказать. Потом, комкая тонкие кружева на груди, она кивнула: "Спасибо вам, месье Корнель".
— Но я подумал, что надо все-таки его наказать, — хмыкнул Федор, посмотрев на ровные строки своей записки.
— Ладно, — он стал развязывать бечевку, — раз я завтра на рассвете не еду в Булонский лес — посижу, сделаю последнюю правку рукописи. Только кофе сварю сначала, — он поворошил угли в камине и внезапно прошептал: "Тео…, Господи, дай ты мне сил — видеть ее. Это ведь до конца дней моих, я знаю. Сладко, — он закрыл глаза и вспомнил свой шепот, там, в темной комнате, на узкой, старой кровати: "Тео, Тео, любовь моя, счастье мое, наконец-то, я не верю, не верю…".
— Сладко и горько, — тихо сказал Федор, потянувшись за сигарой, раскуривая ее. Он поставил кофейник на треногу и долго сидел, глядя на пламя камина.
— Сладко и горько, — повторил он. "Господь так решил, — так оно и будет".
Спальню заливал яркий свет утреннего солнца, пахло фиалками. Тео поставила на постель поднос орехового дерева: "Приходила Констанца, пока ты еще спала, она вернулась из деревни. Передает тебе, чтобы ты быстрее выздоравливала, и вот это, — женщина наклонилась и поцеловала белый, высокий лоб, с уже сходящими, желтоватыми синяками.
— Еще она принесла пачку новых книг, ей отец и Питер из Лондона прислали, — Тео стала загибать пальцы, — мисс Мэри Уолстонкрафт, это молодая английская писательница, Констанца ее очень рекомендует. "Историю Гвинеи" Бензенета, это американский аболиционист, он основал школу для девочек, в Филадельфии, и первым стал учить негров…
— Из Лондона, — болезненно, вздохнув, подумала Жанна. Она незаметно положила руку на свой живот: "Господи, месье Корнель предложил на мне жениться. Нельзя так, он же любит Тео, ее одну…, Но Марта и Тео сказали, что мне надо обвенчаться, тогда тот…, он…, ничего не сможет сделать с ребенком. Зачем я писала то письмо, зачем? — слезы сами закапали на шелковое покрывало. Тео, обняв ее, тихо спросила: "Что случилось, милая?"
— Письмо…, - всхлипнула Жанна. "Я была такая дура, Тео, но я думала — он меня и вправду любит, он будет рад ребенку…"
— О письме позаботятся, — Тео вскинула бровь. "Не волнуйся, пожалуйста, ты же слышала — профессор Бойер велел тебе лежать, и думать о хорошем. Констанца будет приходить, читать тебе, — Тео улыбнулась. Сжав пальцы, Тео вздохнула: "Господи, как тяжело. Она выйдет замуж, будет растить ребенка…, Но ты, же сама так решила — отпустить ее. Так надо".
Она вытерла слезы со щек Жанны и увидела, как дрожат ее губы. "Надо сказать, — велела себе женщина, — нельзя ничего скрывать от Тео. Она поймет, она ведь уже поняла".
Жанна подергала кружевную оборку на рубашке и слабым голосом сказала: "Тео…, я тебе еще кое-что не говорила…"
Закончив, она увидела, что Тео улыбается. Та, надбив верхушку яйца, налила в серебряную чашку кофе с молоком: "Ешь и пей. Булочки еще теплые, а молоко — козье. Марта договорилась, его теперь каждый день будут приносить. И яйца свежие, только из-под курицы".
— Тео, — Жанна полусидела, опираясь на подушки, с ложкой в руке, — Тео, мне так стыдно, прости, прости меня…
— Совершенно не за что, — черные глаза ласково улыбнулись. "Тео — робко продолжила Жанна, — но ведь я сама ему написала, сама, оттолкнула его. Не надо, чтобы он знал, об этом, — женщина показала на свой живот.
Прижавшись щекой к ее щеке, Тео велела: "Ешь".
Марта сидела за кованым столиком на балконе, качая ногой, быстро занося что-то в тетрадь. Тео посмотрела на вязь математических символов, на ряды цифр и зажмурилась. Марта рассеянно сказала: "Лагранж выздоровел, прислал записку, так что мы с Теодором сегодня к нему идем. Спохватилась, что задания не сделаны, со всей этой кутерьмой".
Тео опустилась в кресло, и помолчала: "Жанна мне тут, — она улыбнулась, — призналась кое в чем. Кажется, месье Корнелю не придется жертвовать своей свободой ради ее чести".
Марта слушала. Потом, откинувшись назад, она вспомнила лазоревые глаза, его улыбку, его твердый, уверенный голос.
— Так будет правильно, — наконец, сказала она. Вырвав из тетради чистый лист, Марта написала: "Дорогой Питер!".
Франсуа, что стоял, прислонившись к стене дома, прислушался, — за углом мяукала кошка, и сказал брату: "Он уже близко. Я пойду к ребятам. Ты поднимайся, и как следует, все там проверь. Этот Марат уехал. Я сегодня сам проследил, как он в почтовую карету садился. Так что там чисто".
Робер вытащил из кармана отмычки и полюбовался их блеском в свете луны: "Тебе, зачем туда ходить? Ребята сами справятся. Их там пять человек, и кулаки у них немаленькие".
Франсуа засучил рукава холщовой куртки и холодно ответил: "Месье Робеспьер пожалеет, что на свет родился. Ты, как закончишь, — поводи свечой в окне, мы его отпустим. Убивать я его не собираюсь, не бойся".
Кошка опять, пронзительно замяукала, луна скрылась за тучами, подул резкий ветер. Франсуа, коснувшись руки брата, велел: "Иди".
— Мерзавец, — подумал он, — сворачивая за угол. "Подонок, так поступить с мадемуазель Жанной…, Был бы Барон жив — он бы за свою дочь отомстил, конечно. А раз нет его — так мы должны это сделать. Папаша наш покойный и Барон — подельники были. Все равно, что семья. Месье Корнель, он дворянин, на дуэль хотел его вызвать, а мы по-нашему с этой мразью разберемся".
Он заглянул в темную подворотню, и кивнул: "Пошли, навстречу ему. Кошелек тоже возьмем, цацки, я у него перстень золотой видел".
Франсуа провел рукой по коротко остриженной голове. Он вразвалочку, медленно, направился навстречу невысокому, легкому человеку, что как раз появился на улице.
— Ну и грязь, — поморщился Робеспьер, обходя лужу. "Стоит дождям пройти — весь Париж в дерьме тонет. Ладно бы трущобы, но тут дорогой квартал, хороший. Жан-Поль эту квартиру купил, когда был придворным врачом у графа д’Артуа. У него тогда еще деньги водились. Правильно, — мужчина усмехнулся, — на политике много не заработаешь. Это пока, конечно. Как только Бурбоны сядут в тюрьму — нация получит их казну. Хоть дороги замостим".